С музыкальной точки зрения, Нильс Фрам всегда старался усидеть на двух стульях – с одной стороны интимные фортепианные импровизации, с другой стороны ритмические секвенции Juno-60. All Melody, новый альбом 35-летного музыканта, стал самым разнообразным в его дискографии. В своём интервью он рассказывает о музыке, которую он слушал дома со своим отцом, диджеем из гамбургского клуба Golden Pudel, и насколько сильно влияет на его музыку что-то новое. У всякого, кто знаком с музыкой Нильса Фрама только по его пластинкам, может сложиться впечатление, что он довольно близок к Джеймсу Блейку. Всякий, кто видел его на концерте, знает, что этот уроженец Гамбурга ещё и талантливый артист.
Прямо перед этим интервью Нильса Фрама полиция оштрафовала за превышение скорости. Сам Фрам вырос на музыке джазового лейбла ECM, (некоторые обложки украшают фотографии, сделанные его отцом), а подростком он быстро зафанател от 4 Hero и Мэтью Херберта. Столь разные музыкальные миры и сегодня присутствуют в его работах. Он с одинаковым успехом выступает в Королевском Альберт-Холле, на 50-летии Свена Фэта, и на фестивалях столь разных, как джазовый фестиваль в Монтро и Melt! В своём новом альбоме All Melody Нильс Фрам значительно расширил свой спектр звучания, но по-прежнему звучит узнаваемо. На этот раз основу альбом составляют синтезаторные импровизации, а помимо сольных произведений, к работе над некоторыми композициями он привлёк дружественных музыкантов – поэтому можно услышать трубу, виолончель, бас-маримбу и даже хор. Сам он это называет, «быть может самой красивой репетиционной комнатой в Берлине». На самом деле он здесь явно лукавит. Зал 3 в берлинском Funkhaus с его 140 квадратными метрами и высотой почти семь метров является практически полным аналогом легендарной 2 студии «Эбби-роуд». Этот зал был спроектирован в 1950-х года в качестве помещения для записи камерной музыки. Стены украшают стилизованные лилии, потолок обит деревянным плашками. Рядом с залами находится комната управления, в которой перед огромным микшерным пультом сидит Нильс Фрам, за ней эхо-комната, которая до появления специализированных устройств служила местом записи эффектов. Эту комнату Фрам перепрофилировал под запись All Melody. Год назад музыкант отремонтировал это помещение, например, шкафы, в которых когда-то находилась звукозаписывающая аппаратура, теперь размещены синтезаторы, а мониторы установлены прямо в дереве. Большую часть времени это здание расположенное на берегу Шпрее, использовалось для трансляций ГДР. С 2016 года был открыт главный зал, и там уже прошли концерты Кейтлин Аурелии Смит, Giegling и Рикардо Виллалобоса.
Как вы нашли эту великолепную студию звукозаписи?
У меня такое ощущение, что это она меня нашла. Я бывал здесь несколько раз, обычно в качестве продюсера за микшерным пультом, но и как музыкант тоже. Например, именно здесь я записывал саундтрек к фильму «Виктория». В какой-то момент я познакомился с владельцем этой студии Уве Фабиком, и он прямо спросил меня, не хочу ли я сюда переехать. Так что все произошло довольно быстро. Первым делом, что я тут сделал, так это установил вентиляцию, так как воздух в помещении был спёртым и затхлым.
До этого ваша студия располагалась прямо у вас дома. Это ведь довольно смелый шаг – перейти из дома в студию размером в 140 «квадратов», да ещё с отличнейшей акустикой.
Моя спальня всегда была для меня студией. И на самом деле особенно ничего и не изменилось, только в обратном порядке. У меня рядом с микшерным пультом здесь стоит раскладушка, и я много ночей тут провёл. В какой-то момент у меня дома просто кончилось место для новых инструментов. Вдобавок к моей домашней студии, у меня ещё была комната в 14 «квадратов» в клубе Sisyphos, там хранится все моё оборудование для живых выступлений – мой Fender Rhodes, все мои синтезаторы. Комната была ими битком забита, кошмар какой-то был.
Насколько сильно новая среда повлияла на вашу музыку?
Здесь очень много нюансов, которые способствуют созданию особой атмосферы. Акустика и тишина в этом помещении обеспечивают особую концентрацию, и это действует вдохновляюще. В практическом плане у меня стало больше места. Я могу создавать что-то, перестраиваться, и делать то, о чём раньше и не мог мечтать.
Недавно Four Tet опубликовал в твиттере фотографию своей студии, написав, что сводит свой новый альбом. Все, что было на фотографии – это ноутбук, звуковая карта и MIDI-клавиатура.
Ха, круто! Хотел бы я также. Я хотел бы сильно ограничить себя. Но вместе с этим я понимаю, что я лишусь большинства своих возможностей.
На протяжении последних десятилетий в области создания музыки наблюдается демократизация. Мне кажется, что вы идёте прямо в противоположном направлении: ваш последний альбом был записан при помощи оборудования, стоимость которого исчисляется шестизначными цифрами.
Да, но само по себе это оборудование не производит никакой музыки. Для меня это крайне важно: поймите, здесь нет каких-то особых фокусов. Нет никаких секретов в том, как я делаю музыку. Мне кажется, что важно делиться знаниями, которыми ты обладаешь. Беспредельные возможности компьютера меня пугают. А в реальных инструментах я ценю непосредственность. При создании музыки на компьютере все ещё сохраняется латентность между импульсом для создания звука и фактическим звуковым событием. Вот эти несколько миллисекунд реально все меняют.
Это ведь как-то связано с тем, как вы пришли к музыке?
Конечно, я отталкиваюсь от настоящих инструментов. Дома я записывал музыку со своим отцом. Он каждый вечер играл на фортепиано или гитаре, а я сопровождал его на бонго, ксилофоне или гармонике. И главным преимуществом у этих инструментов было то, что они были сразу же готовы к использованию. Мне очень понравилось то, что инструмент может зазвучать иначе, если его чуть иначе использовать. Меня и сегодня по-прежнему занимает этот вопрос: поиск новых звуков на старых инструментах.
Вы в основном компьютер используете как...
...секвенсор и инструмент для редактирования. В этом ему нет равных.
Но не как инструмент.
Нет, мне нравится, например, что вытворяет Alva Noto с компьютером. Компьютер действительно может быть действительно классным инструментом, особенно если принимать во внимание его странности. В чём я совсем не поклонник компьютера, так это в области эмуляции уже существующих звуков. Я не понимаю зачем нужно использовать компьютер для эмуляции органа Хаммонда или лампового усилителя. Бессмысленно думать, что компьютер когда-нибудь сможет это сделать лучше. Это просто сделает мир стерильным и скучным, исчезнет глубина и детали. У меня, например, есть довольно свободный доступ ко всем необходимым инструментам.
Это же применимо и к вашим концертам.
Да, я хочу, чтобы музыкант потел. Выступление должно быть захватывающим. Нужно рисковать, даже когда ты играешь на синтезаторе.
У вас в студии я увидел целую кучу клавишных инструментов, некоторым из которых более ста лет. Вы коллекционер?
Я собираю инструменты с 12 лет. Коллекционирование старых инструментов в чём-то напоминает коллекционирование старинных автомобилей. Если они стоят без дела последние пару лет, то значит надо продавать. Денег не потеряешь, наоборот, со временем они только растут в цене. В своё время я купил свой первый Rhodes за 100 дойчмарок, а сегодня его стоимость превышает 2000 евро. На протяжении более двадцати лет я вкладывал все свои деньги, которые зарабатывал, в свою музыку.
Изначально ваш новый альбом All Melody должен был выйти на трёх разных пластинках. Почему вы передумали?
Я всегда хотел записать одновременно три пластинки: на одной все бы крутилось вокруг фортепиано, на другой я бы поработал с ансамблем – разными музыкантами и инструментами, и на третьей пластинке я бы воплотил своё понимание и видение электронной музыки.
И так получилось, что все три подхода вы объединили в одном альбоме.
Именно. Так отправная идея и послужила руководством. Главной причиной было сделать то, что я хотел, и попробовать все, что мне было доступно. Я отобрал нужные мне инструменты, и затем несколько дней подряд только и делал, что импровизировал. Если много импровизировать, то в какой-то момент можешь поймать моменты, которые совершенно не ждал. Наверное, это и стало целью альбома: здесь есть, по крайней мере, несколько вещей, которые до этого я с собой никак не ассоциировал. Я хотел себя удивить.
All Melody производит впечатление самого амбициозного вашего альбома, над которым вы работали дольше всего.
Да, и это было просто роскошно. В каком-то смысле, я хотел, чтобы альбом напоминал альбомы больших рок-групп 70-х: не ограничивая себя во времени, в большой студии, с правильной атмосферой. Да, сегодня можно записать альбом в туре или самолёте. Но с этим альбомом это было просто невозможно, потому что записать его можно было только здесь, в этой комнате.
Не могли бы вы чуть побольше рассказать об одном из треков? Композиция «#2» прозвучала ещё три года назад во время вашего выступления для Resident Advisor. С тремя инструментами – Roland Juno-60, аналоговой драм-машиной MFB 522 и дилеем, вы вживую записали техно-трек. Как сильно с того момента изменилась эта композиция.
Поначалу я хотел сделать электронную пьесу с очень небольшим количеством звуков, которые звучат интересно. Начиная с первых версий «#2» (его он произносит по-немецки Raute Zwei – прим. авт.) Потом я туда добавил несколько инструментов. В дополнение к драм-машине MFB я добавил ещё «тарелки» от драм-машины Vermona. Мне нравится использовать электронные инструменты, которые сами по себе являются довольно скучными приборами, но я могу из них выжать новые звуки. Потом я добавил туда ещё несколько звуков, обрывок саксофона, меллотрона. Кстати, на альбоме совсем немного присутствует «бочка»: мне совершенно не хотелось, чтобы на протяжении всего альбома над звуками доминировало бы вечное «тык-тык-тык».
Смотря сегодня то видео Resident Advisor, кажется, что вы предпочитаете слушать бас и ритм в голове, а не играть на нем.
«Бочка» и так уже играет важную роль в этом произведении. Но в версии для альбома я немного все изменил. А во время живых выступлений я включаю сразу несколько ударных. На альбоме решил от этого отказаться, потому что подумал, что у слушателя от этого может разболеться голова.
«#2» и заглавный трек альбома, All Melody, отчасти напоминают сферическую живую электронику британской школы 70-х, таких музыкантов, как Клаус Шульце или ранние работы Tangerine Dream. Эта музыка вас когда-нибудь интересовала?
Вообще нет. Совсем не моё. Но я могу понять сравнение: это довольно простой синтез, поэтому и звучит столь классически. Для меня, например, Boards of Canada были куда важнее. Они расширили представление о том, как могут звучать синтезаторы, к сожалению, не имея возможности сделать это вживую. На определённом уровне такие штуки работают только в студии. Для меня всегда было важно играть мои пьесы, и для этого мне нужны довольно простые, надёжные синтезаторы с памятью для звуков. А при таких условиях все самые классные синтезаторы совершенно не годятся (смеётся).
Вы говорили, что для вас важно создание собственных звуков, но вы, кажется, совершенно не заинтересованы в том, чтобы сделать их новыми, ведь так?
Нет, новые звуки ради только лишь их новизны меня никак не интересуют. Это было, когда я изучал музыковедение, изучал физическое моделирование. Мой исследовательский отдел смоделировал на компьютере скрипку, которая могла бы издавать новые звуки. Звучало все совершенно ни на что непохоже, но совершенно невдохновляюще и бесполезно. После чего, я предположил смоделировать на компьютере гонг, который составлял бы в поперечнике 50 километров, толщиной в километр и который попал в комету – на это все засмеялись, а потом продолжили дальше моделирование своей глупой и никчёмной компьютерной скрипки.
В композиции Fundamental Values вы синхронизировали фортепиано с басом маримбы. Результат кажется одновременно и новым, и знакомым одновременно.
Именно это меня и интересует. Бас-маримбу записал мой друг, музыкант Свен Касирек. Пианино, которое записано в этом произведении – это небольшая датская модель, мини-пианино, чьи молоточки я изолировал от войлока, что дало специфический эффект. Работая над саундтреком к «Виктории», я обнаружил хороший эффект от удвоения басовых нот от фортепиано, например, через MIDI, с басовыми нотами от синтезатора. Звучит гораздо ярче. Для альбома я хотел попробовать поработать с акустическим басовым инструментом, и потом вспомнил про Свена и его бас-маримбу, которая обладает ярко выраженным трёхмерным звучанием.
А это правда, что вам нравилось в гамбургских клубах стоять около диджеев и записывать названия всех звучавших пластинок?
Хм, ну это мне всегда было очень интересно, хотя так я делал только в одном клубе и на определённой серии вечеринок: на вечеринках MFOC в клубе Golden Pudel, и реже с приглашёнными диджеями, нежели чем с резидентом DJ Super Defect. Вот он всегда играл какие-то сумасшедшие вещи. Он и Ральф Кёстер были для меня самыми настоящими героями!
Можете вспомнить какие-то треки того периода?
Скорее это была не типичная клубная музыка. Но благодаря этим диджеям, я узнал о таких лейблах, как Scape, City Centre Office или Morr Music, а потом и Rhythm & Sound. Мне нравилось, что на многих релизах этих лейблов было так много воздуха.
В 2006 году вы переехали из Гамбурга в Берлин. Потом выпустили свои первые пластинки, но поймали себя на ощущении, что всем было все равно. Почему?
Потому что так и было. Все изменилось с выхода Wintermusik, пластинкой, которую я записал в качестве рождественского подарка для моих родителей. У меня не было денег. Я задействовал клавишные, фисгармонию и челесту – то есть записывал музыку с расчётом на вкусы своей матери. И когда альбом вышел, то он стал пользоваться популярностью. До этого я все пытался делать какие электронные штучки. А теперь вдруг людям стала интересная такая музыка. Я даже посчитал это в чем-то оскорбительным. Но, видимо, пришло время для фортепианной музыки.
Чилли Гонзалес свой сольный фортепианный альбом выпустил в 2004 году, а Хаушка свой The Prepared Piano выпустил год спустя.
Да, многие тогда начали записывать подобную музыку. Я тогда познакомился с музыкантом Питером Бродериком, который и побудил меня отправиться в тур в качестве пианиста. Сначала я этому сопротивлялся, потому что в мире уже существует тысяча пианистов гораздо лучше меня. А потом я записал The Bells, где импровизировал на пианино несколько дней. Эта работа обеспечила мне контракт с Робертом Ратсом и его лейблом Erased Tapes, на котором я с той поры и издаюсь.
Себя вы считаете хорошим пианистом?
Я до сих пор убеждён, что в мире полно куда более хороших пианистов, чем я. Но я думаю, что мой талант состоит в том, чтобы сделать звук моим, узнаваемым.
12 февраля 2018
Хайко Хоффманн