Лев Термен. Фрагменты интервью, данного Оливии Маттис, музыковеду, исследователю электронной музыки.1989.
Оливия Маттис. Пожалуйста, расскажите мне о себе, о Вашей семье, о том, где проходило Ваше музыкальное и научное образование?
Термен. Я родился в Санкт-Петербурге в 1896 году. Мой отец был юрист, а мама интересовалась искусством, особенно музыкой и живописью. Ещё в начальной школе я увлекался физикой, электричеством и природой колебательных движений, таких, как в маятнике. В высшей школе я занялся физикой, а после занятий на фортепиано стал учиться играть на виолончели. Я поступил в консерваторию по классу виолончели и закончил её с дипломом «свободного артиста». Затем я поступил в университет и получил учёную степень по физике и астрономии.
О.М. Когда Вы задумали сделать такой инструмент (терменвокс)?
Термен. Идея пришла вскоре после революции, в начале установления советской власти. Я хотел сделать инструмент, который бы работал не на механическом принципе, как пианино, или, скажем, скрипка или виолончель, у которых движения смычка можно сравнить с движением пилы. Я задумал инструмент, который мог бы создавать звук без применения механической энергии, как его создаёт дирижёр оркестра. Сам оркестр играет механически, а дирижёр делает взмахи руками и эти движения отражаются на исполнении музыки.
О.М. А почему именно такой инструмент?
Термен. Меня начал интересовать сам процесс исполнения музыки, выразительность исполнения. Хотелось, чтобы источников звука было больше. Я не был удовлетворён существующими многочисленными механическими инструментами, которые построены на элементарных принципах и не очень совершенны с точки зрения физики. Мне хотелось сделать инструмент иного рода. Аппарат, который контролировался бы в пространстве, использовал электрические поля и требовал мало энергии. Так я трансформировал электронное оборудование в музыкальный инструмент, чтобы расширить музыкальный арсенал.
О.М. Что о нем думал Ленин и почему Вы показали ему этот инструмент?
Термен. В то время в нашей стране все интересовались новыми изобретениями, особенно новыми путями использования электричества: в сельском хозяйстве, транспорте, коммуникациях. И вот, именно в это время всеобщей заинтересованности в возможностях электричества я изобрёл музыкальное использование электричества. Я сделал первые аппараты, основанные на принципах влияния человеческого тела на радиоволны, вначале для систем безопасности (сигнализации), а затем для музыкальных целей. Я его показал руководителям. в то время в Москве проходила большая конференция по электричеству, и я продемонстрировал там свой прибор. Реакция была бурной. О нем стали писать в литературе и газетах, которых тогда выходило немало, и тогда многие двери оказались открытыми для меня. Вот и Владимир Ильич Ленин, узнав о моей демонстрации на конференции, захотел познакомиться с прибором лично. Меня попросили прийти к нему в рабочий кабинет, принести инструмент, и я так и сделал. Я занёс прибор в его огромный кабинет, но самого Ленина не было, он был на совещании. Я ожидал его в компании Фотиевой, его секретарши, которая была хорошей пианисткой, выпускницей консерватории. Она сообщила мне, что в кабинет принесут небольшое пианино и она будет аккомпанировать мне. Мы все приготовили, и где-то через полтора часа пришёл Ленин, вместе с людьми, с которыми он был на совещании. Он был очень приветлив и мне было приятно видеть его. Я продемонстрировал ему принцип работы инструмента, двигая рукой в воздухе. Кстати, инструмент к тому времени уже назывался терменвоксом. Я исполнил музыкальную тему, после чего все зааплодировали, включая Владимира Ильича, который очень внимательно наблюдал за моим исполнением. Я сыграл «Жаворонка» Глинки, пьесу, которую очень любил Ленин, и он, когда стихли аплодисменты, сказал, что я должен показать ему, как играть, и тогда он попробует сам. Он встал, подошёл к инструменту, вытянул руки – правую к антенне высоты звука, левую к антенне громкости. Я сзади взял его за руки и стал помогать ему. Он начал исполнять «Жаворонка» и, надо сказать, слух у него был отличный, он прекрасно чувствовал, как двигать руками, где понизить, где повысить тональность. В середине пьесы я решил, что теперь он может играть сам, без моей помощи. Я убрал руки, и он закончил пьесу самостоятельно, вызвав бурю аплодисментов. Он был очень счастлив, что смог играть на инструменте сам.
О.М. Невероятно! Вчера Вы мне рассказывали о полифоническом инструменте. Он существовал?
Термен. Да, я сделал такой инструмент (аэрофон). Музыкант мог управлять одним голосом, а мог и добавить два или три голоса, которые находились в правильной интервальной, аккордовой позиции какой-либо тональной системы. Инструмент звучал очень убедительно, ведь он играл мелодию с очень большой точностью, в отличие, скажем, от хора, где каждый певец пусть совсем немного, но отклоняется от правильного тона. А инструмент звучал точно и естественно. Я сделал такой инструмент, и он работал. Вышло так, что я демонстрировал его в своей университетской студии. Он и собран был для демонстрации в университете.
О.М. Он существует в настоящее время?
Термен. Он был у меня в специально отведённом месте, где я проводил демонстрации для своих лекций. Но затем университет был реорганизован, а помещения отдали под другие нужды. Инструмент четыре годы стоял заброшенным в комнате, куда разные люди могли заходить и постепенно его разбирать. Так что сейчас он где-то в университете в абсолютно нерабочем состоянии. Позже я начал работу над другим инструментом. Старый работал на лампах, а новый я задумал собрать на полупроводниках. Работа продвигалась хорошо, и была уже отчасти готова, когда меня попросили освободить помещение, так как оно понадобилось для других проектов, не связанных с музыкой. Декан факультета физики не рассматривал музыку как науку и не считал, что в университете вообще надо этим заниматься. Так что я был вынужден освободить помещение.
О.М. В каком году это происходило?
Термен. ...боюсь ошибиться... кажется, в 1978-ом.
О.М. Каково было первое музыкальное назначение терменвокса? Он задумывался для исполнения классического репертуара или же был направлен навстречу поискам новых звуков современными композиторами?
Термен. Когда я сделал первый инструмент, его звуковые возможности превосходили возможности всех существовавших инструментов, так что я был убеждён, что композиторы должны создавать новую музыку для этого нового тембра, и что вдобавок к традиционной исполнительской технике они должны осваивать новые техники. В этом смысле я ожидал прогресс как в области музыкальных инструментов, так и в области композиции.
О.М. Почему тогда на первых концертах, на записях Клары Рокмор и во время вчерашнего концерта (на котором выступала Наталья Термен) почти весь репертуар был классическим?
Термен. Потому что пока для терменвокса не создано качественных оригинальных композиций. Вот почему вчера звучали в основном произведения великих авторов и народная музыка. Есть несколько вещей, созданных современными композиторами, но они не столь известны. И я не сказал бы, что они полностью раскрывают инструмент. В них имитируются старые инструменты, такие как скрипка, виолончель и так далее. Репертуар, который используется – это тоже произведения, написанные для других инструментов.
О.М. Теперь я хотела бы задать Вам несколько вопросов о композиторе Эдгаре Варезе.
Термен. Некоторые из его произведений могут быть исполнены на терменвоксе. Но я уже не помню, говорили ли мы с ним об этом. Мы встречались несколько раз, но я не припоминаю. Было немало таких композиторов. Мы могли встречаться в самых разных местах, на улице, на концерте. Было много выступлений. Либо они приходили на мои концерты, либо я приходил послушать новые сочинения новых композиторов. Так мы встречались. Таких встреч было много, я боюсь, что не помню всех имён.
О.М. Как жаль, ведь у меня имеются конкретные вопросы именно по поводу их!
Термен. Боюсь, что что-нибудь напутаю.
О.М. По воспоминаниям Луизы Варез, Вы встречались с Варезом в Нью-Йорке. В каком году это могло происходить?
Термен. Я жил в Нью-Йорке 11 лет (1927-38). Видимо, в начале я мог встречаться с ним. У меня было много концертов в Нью-Йорке тогда, и люди приходили на них. Мы проводили встречи с людьми, интересовавшимися моей работой. На них присутствовало по 30-40 человек. Многие интересные композиторы и учёные, например, Эйнштейн, общались со мной. Я даже не смогу их сосчитать. Были композиторы, были и исполнители, скрипачи и виолончелисты, которые интересовались моей работой.
О.М. Вы помните Эдгара Вареза? Как он выглядел?
Термен. Нет, не могу ничего сказать. Я встречался со многими людьми. Вареза я нечасто видел и не смогу его вспомнить. Это было давно, десятилетия тому назад. Более шестидесяти лет прошло с тех времён, и я не помню. Я помню многих людей, благодаря фотографиям и письмам. Я достаточно хорошо помню своих студентов. У меня были прелестные ученицы, Клара Рокмор и Люси Роузен. Тех. кто работал в моей студии, я помню хорошо. Один человек интересовался цветом в музыке, отношениям между светом и музыкой, и это был Эйнштейн. Его жена хорошо играла на пианино, он сам играл на скрипке. Он пробовал играть на терменвоксе. Он спрашивал, может ли он пользоваться моей студией – у меня был большой, большой дом, который я арендовал на 54 Вест Стрит.
О.М. Какую музыку Вы исполняли вместе с Эйнштейном?
Термен. Эйнштейн... Нет, Эйнштейна больше интересовали взаимодействия музыки с геометрическими фигурами; не только с цветом, но и треугольниками, шестиугольниками, разными геометрическими фигурами. Он хотел объединить звук и живопись. Он спрашивал меня, может ли он пользоваться маленькой комнатой в моем большом доме, где он бы рисовал. Я предоставил ему кабинет, небольшой. Я подыскал ему ассистентку, с которой я работал. Она была художницей, чтобы она помогала ему. Он приходил и работал. Я очень часто его видел. Я сам не интересовался всеми этими геометрическими фигурами. С моей точки зрения, фигуры не влияют психологически на окраску самой музыки. Он там долго работал. Все стены были увешаны рисунками. Места оказалось недостаточно, и он захотел больше пространства. Тогда я нашёл ещё одно помещение. Это была комната в доме моего хорошего друга, американца. Он продолжил работу вместе с моей ассистенткой-художницей. Мы часто виделись и разговаривали. Однако Эйнштейн был физиком-теоретиком, а я не был теоретиком, я – изобретатель, так что общего у нас было немного. Мне ближе такие люди, как Владимир Ильич Ленин, которым интересно, как устроен мир. Эйнштейн же был теоретиком. Он знал формулы и так далее.
О.М. Варез подходил к Вам с просьбой сконструировать инструмент для его пьесы «Экваториал». Вы помните?
Термен. Не припоминаю, делал ли я такой инструмент. Был один человек, который очень интересовался моими инструментами. Это был главный дирижёр Нью-Йоркского оркестра Леопольд Стоковски (Термен путает, это был Филадельфийский оркестр). Специально для Стоковски я сделал десять инструментов. Они использовали их на концертах и этот инструмент произвёл большое впечатление на публику. Что касается Вареза, я не припоминаю, чтобы я работал с ним.
О.М. Какие произведения исполнял Стоковски на Ваших инструментах?
Термен. У меня сохранились программки его концертов, он разные произведения играл. Очень много. Иногда это были новые работы современных композиторов, иногда – старых, для классического оркестра, часто басы и виолончели заменяли терменвоксами. У них было много экспериментов с тембрами. Вместе со Стоковски у меня появилась отличная возможность работать и размышлять о новой музыке.
О.М. Вы не помните, музыку каких композиторов они исполняли?
Термен. Нет. Сейчас уже не могу вспомнить и сказать вам имена этих новых композиторов. В то время в Америке было много модных композиторов. Некоторые работали в одиночку, некоторые делали аранжировки для оркестра. Огромный интерес был проявлен к моему инструменту и к его новому звуку, который можно было вписать в оркестр. Особенно такой интерес проявлял Стоковски. Он был дирижёром огромного оркестра. По его заказу я сделал десять инструментов, которые издавали сильные басовые звуки. Некоторые композиторы делали новые аранжировки к существующим симфониям, чтобы можно было задействовать эти инструменты. Не могу назвать их фамилий, было много молодых композиторов, чтобы их сочинения были исполнены на новых инструментах именно этим оркестром. Стоковски был великим дирижёром. Он очень интересовался техническими ресурсами, не столько электронными, но вообще, новыми звуками, новыми тембрами. Я могу рассказать Вам его теорию, но не знаю, интересно ли это будет сейчас. У меня остались записи об этой теории новых звуков и музыкальной акустики. Я привёз эти тексты в свой Университет. Есть много важных вещей, о которых композиторы почти ничего не знают.
О.М. Вы помните Джозефа Шилингера?
Термен. Да. Я хорошо его знал. Мы с ним много общались, но я не могу ничего сказать о его работах. Я знаю это имя, в конце концов, он был знаменит.
О.М. Вы работали вместе и написали композицию (Первая Аэрофоническая Сюита для Терменвокса и Оркестра, 1929 год).
Термен. Да, да. Он был композитор, но я полагаю, что он был одним из тех интересных, замечательных людей, которые интересуются старыми идеями и придерживаются консервативных взглядов, которые не подходят для развития музыкального искусства.
О.М. Сейчас, в 1989-ом году у Вас есть какое-нибудь послание западному миру?
Термен. Я знаю Запад весьма хорошо. Правда, я очень долго сюда не приезжал. Я встречаю некоторых моих старых друзей и не знаю, кому и что сказать. Единственное, о чём я бы попросил некоторых людей, у которых есть связи с советским правительством, чтобы мне позволили работать над продвижением моих инструментов. Но если вы напишете, что будто бы я жаловался и говорил, что работать лучше здесь, тогда по возвращении домой у меня будут большие неприятности (смеётся).